А Рудольф Яковлевич умер в своем сквере на лавочке. Его нашли прибежавшие к нему мальчишки.

Похороны были очень скромные. Нинусь Ромашкина пришла, Кузьма Сергеич, дядя Макс. Несколько ребят. Ну, и Ферапонт, конечно, и я…

— А Петр Петрович? — по-прежнему насупленно сказал Вовка Лавочкин.

— Рудольф Яковлевич умер чуть позже, чем он… Ввпрочем, все это было уже потом и к истории о колдовстве отношения не имеет. А в то утро, после битвы на ночном пустыре, Винька все же надеялся еще, что колдовство Ферапонта было не напрасным. И, уж конечно же, был уверен, что одолел в бою духа Тьмы (впрочем, не исключено, что и вправду одолел; по крайней мере, в себе).

Надо было одолевать и другие тревоги. И Винька, прихватив сверток с одеждой и меч, побежал на улицу Короленко, в свою отремонтированную квартиру. Вдруг мама наконец-то приехала?

И она правда приехала!

И не одна, а вместе с папой, которого отпустили на три дня!

Увидев отца, Винька обомлел от восхищения. Тот был в форме морского офицера!

Оказалось, что самолетная часть, где отец ведал аэродромным обслуживанием, принадлежит морской авиации. Да, очень далеко от моря, и тем не менее… Начальство решило, что пора навести надлежащий флотский порядок, солдат и сержантов одели в клеши и форменки с синими воротниками, а офицерам выдали кителя и брюки навыпуск.

— Видите, какой я адмирал, — усмехался отец. — Конечно, скоро домой, только вот передам дела кадровому начальнику, но хоть покрасуюсь напоследок.

Правда погоны и пуговицы на синем кителе и морскорй “краб” на фуражке были не золотыми, а серебряными (“инженерскими”), но все равно отец выглядел, как офицер из фильма “Голубые дороги”. Кобура у него была теперь черная и спускалась из-под кителя на длинных ремешках.

— А это тебе… — Отец дал Виньке сверток из желтой хрустящей бумаги.

Винька суетливо разрезал кухонным ножом шпагат. В свертке была прежняя, “сухопутная” портупея отца, потертая кирзовая кобура и золотистые крылышки со звездочкой — эмблема с фуражки офицера-летчика.

Винька прыгнул отцу на шею и повис на ней, тихонько визжа и дрыгая ногами. Потом пробил гвоздем в ремне новые дырки. Опоясался, повесил на пояс кобуру, а крылышки на зеленой суконной подкладке булавкой прицепил к ковбойке.

Днем он сбегал в “таверну”, принес рогатку и засунул ее в кобуру.

Мама и отец хлопотали по хозяйству. Винька радостно включился в работу. Помогал двигать мебель и вешать занавески.

Ночевали здесь. Наконец-то все вместе, под собственной крышей. От полов еще пахло краской, но не сильно. В распахнутые окна входил свежий воздух. Ночью прошел дождь, и утро было сверкающее от луж и капель на листьях.

Винька проснулся поздно. Дома никого не было, мамин голос слышался со двора. Она обсуждала новости с соседками.

На кухне лежала груда белья, приготовленная к стирке. Винька вспомнил! Принес из сеней сверток со штанами и матроской, кинул их в общую кучу. Едва ли кому-то они еще пригодятся, но выстирать надо. Вдруг там и правда какие-то бактерии…

Какие?..

Беспокойство, сперва крошечное, вдруг вспухло в Виньке новым страхом-догадкой! Взорвалось!

Что если в одежде микробы не гриппа, не какой-то лихорадки, а давней болезни Ферапонта? Его лилипутства…

Можно себя успокаивать, говорить, что таких микробов, конечно же, нет. Можно обзывать себя дураком и трусом. Все равно страх уже не уйдет! Потому что в дело вступило прежнее колдовство. То, которому Винька открыл дорогу сделанной из дранок “кометой”.

Да, наверно, “карликовой” болезнью нельзя заразиться просто так. Но если в дело втянут дух Тьмы…

Ну и что же, что его уже нет? Ведь тогда-то он был!

Ну и что же, что эти штаны и матроску Винька не надевал? Ведь сперва-то Ферапонт бегал в другой Винькиной одежде. В той, которая на Виньке сейчас!

ПИСТОЛЕТ ТТ

Винька стремительно ослабел от страха.

Господи, что же теперь делать?

Вот оно коварство духа Тьмы! Сам дух исчез, но результаты его черных дел остались. Он приготовил для мальчишки Виньки Греева такую жуткую судьбу, что страшнее не придумаешь!

Давняя болезнь карлика Ферапонта, вечная его беда, впиталась в ткань одежды, а из нее — конечно же! — просочилась в Винькин организм!

Винька ощущал, как бациллы лилипутства щекочуще разбегаются по его коже, по кровеносным сосудам, щиплют глаза…

Скорее всего, таких бацилл не было. Но они все равно чувствовались. Это действовала беспощадная сила духа Тьмы.

Винька с тихим отчаяньем понял, что не вырастет больше ни на миллиметр.

А может, все это ерунда?

Может, беда минует Виньку?

Может, и минует. Но едва ли… И главное — как это узнать точно?

Винька подошел к высокому, старому (еще бабушкиному) зеркалу. Ну, пацан как пацан. Отросшая почти до глаз темная челка, облупленные уши, потрескавшиеся губы, царапины на носу и подбородке. Темнокарие глаза от перепуга стали круглыми и совсем черными. Глаза приговоренного…

Купленная в прошлом году ковбойка была тесновата, руки далеко торчали из обшлагов. Потому что до сих пор Винька рос. А теперь…

Заплакать? А толку-то…

Когда станет заметным его лилипутство? Через год еще не станет. И через два, наверно, тоже. А может, и через три… Вон Митьке Захарчуку с Зеленой Площадки уже четырнадцать, а он ростом не больше Виньки…

Но когда-то же все равно это обнаружится! Еще страшнее, что не сейчас. Придется в этой пытке ожидания, в этом ужасе жить несколько лет…

Винька чуть не завыл. Но тут вошла мама. Винька небрежно крутнулся на пятке, сунул левую руку в карман, правой почесал затылок. Будто полностью беззаботен.

— Ты чего с утра вертишься перед зеркалом, будто красна девица?

— Просто так…

— Если делать нечего, сходил бы в керосиновую лавку. Керогаз, конечно, вещь удобная, но горючее расходует, как грузовик…

— Ну, мама! Там же еще есть в бидоне! Можно, я завтра?

— Тебя что ни попросишь, все “завтра”… Небось, опять умчишься футбол гонять?

— Нет, не буду я футбол… Я, наверно, полежу…

— Что такое? Ты заболел?

— Не знаю…

Мама потрогала его лоб. Успокоилась.

— Ты просто устал от каникул. Избегался весь. Посмотри на себя — одни ноги остались…

— А где папа? — слабо поинтересовался Винька.

— Пошел в техникум узнать, как там приемные экзамены. А потом к Ивану Тимофеевичу. Я сейчас тоже к нему пойду, мы договорились. Они с женой купили новый буфет, а старый предлагают нам, совсем недорого. Он вполне приличный и, главное, как раз по размерам для нашей комнаты.

Буфет какой-то… Как люди могут думать о всяких пустяках, когда к их сыну подступила такая угроза?.. Ну да, они не знают. Но ему-то, Виньке, от этого не легче!

Мама сказала, что суп и картошка на плите и чтобы он не носился весь день как угорелый, а отдохнул, и ушла. А Винька все стоял посреди комнаты. Машинально перекатывал в кармане что-то твердое… Это же бочонок! От лото!

Винька вынул круглую деревяшку с числом тридцать три. Глянул на нее, как на скорпиона. Бочонок тоже был виноват в его беде! Если бы Винька не оттискивал на себе многочисленные перевернутые тройки, может, ничего бы и не было. С кожи оттиски быстро исчезли, но невидимое клеймо осталось! Колодовская печать всей этой лилипутской истории! Не соскоблить…

Винька размахнулся, чтобы выкинуть бочонок в открытое окно. Рука остановилась. Потому что бочонок вроде бы затеплел в кулаке. Как живой. “Не бросай, я не виноват…”

А может, и правда не виноват? Может быть… даже наоборот? Вдруг это подсказка счастливого избавления?

“Три и три, три и три…”

Три дня погулять в одежде мальчишки. Сделать три вредных дела и три хороших… И тогда вся болезнь и все колдовство — вон из Виньки!