STUDIA
TABURET
Оля тихонько завизжала от восторга:
— Ой, Ни-илка-а! Откуда?
Нилка заулыбался:
— С папой сделали. Вчера. До ночи сидели. Он сперва нарисовал, потом сняли, потом печатали на фотобумаге… Двадцать штук нашлепали на всякий случай…
— Качать великого Нила! — потребовал Борис.
Федя ухватил Нилку за бока.
— Ай! Я щекотки боюсь! Пусти, а то не дам!..
Но конечно, он тут же дал значок каждому. И все украсили себя фирменной эмблемой, забыв на время о недавних неприятностях. И белый свет опять стал хорош, и четверо на этом белом свете были счастливы, что они есть друг у друга…
— Нил, а почему латинские буквы? — весело спросил Борис.
— Папа говорит, что, может быть, мы выйдем на международную арену. Когда-нибудь…
— Факт, выйдем, — заверил Федя.
— Папа говорит: наконец-то ты не один. Я то есть… Это, говорит, судьба.
— Значит, и правда судьба, — решительно подтвердил Борис. — Великий Нил впадает в Табуретное море! Ура!
Нилка обдал друзей синим блеском и выплеснул опять свою, именно Нилкину, искренность:
— Я сейчас думаю: какое же счастье, что ОВИР запретил нам выезд…
Всех обдало холодком тревоги.
— Кто такой Овир? — Она насупила брови.
— Куда выезд? — разом спросили Борис и Федя.
— В С'соединенные Штаты, насовсем. У нам там тетя есть, мамина родственница. Вызов прислала…
— И вы согласились? — Оля потянула к губам костяшки.
— Мама очень нас'стаивала… Папа говорит: а куда денем прадедушкину коллекцию? Взять с собой не разрешат, это национальное достояние, вот… А мама: "Что же, так и жить в этой нищете из-за стеклянных картинок? О ребенке подумай!" Это обо мне, значит… А еще: "Ты же мастер, талант, лауреат всяких премий! А здесь так и останешься репортером из провинции…" Это уже про папу…
— В Штатах есть Флорида, — вдруг совершенно глупо сказал Федя. — Там круглый год тепло. Как у нас в эти дни…
— Если круглый год, это плохо, — грустно возразил Борис.
Нилка удивленно посмотрел на них.
— Нилка, неужели уедешь? — тихо спросила Оля.
Он радостно разъяснил:
— Да запретили же! Я же говорю!.. Знаете, из-за чего? Из-за с'секретности! Папа был на Севере и будто бы снял какие-то объекты, про которые нельзя даже говорить. И сделался он невыездной! Он говорит, что это чушь, нарочно придираются, но теперь уже все равно…
— Нилка, а вдруг разрешат? — с опаской спросил Федя.
— Не раньше чем через пять лет! — с торжеством заявил Нилка. — Так с'сказали. А тогда я уже сам буду почти с паспортом! И вообще — это же вечность!
Они заулыбались вокруг Нилки. Потому что пять лет — это и правда вечность. Ну, не совсем вечность, однако все-таки громадный срок для того, кому нет и тринадцати. Чуть меньше, чем половина жизни.
Третья часть
БЕЛЫЙ СВЕТ БЫЛ СУРОВ И ОПАСЕН…
КОСТЕР В ЦЕРКОВНОЙ ОГРАДЕ
Церковный двор был обнесен новой узорной решеткой из чугуна — ее по специальному заказу отлили недавно на заводе "Маяк". Звенья решетки установили на кирпичном фундаменте между квадратными столбиками, сложенными тоже из кирпича. Красиво получилось! Как в старину…
Но внутри двора еще не убраны были кучи мусора и лежали штабеля всякого стройматериала.
Среди штабелей горел небольшой костер. В кастрюле с дужкой из алюминиевой проволоки варили строители похлебку.
К июлю на ремонте церкви людей осталось немного. Каменщики свое дело закончили, плотники убрали от колокольни леса и тоже ушли. На отделке работала небольшая бригада.
У костра сейчас были двое. Светлобородый, похожий на Добрыню Никитича Слава и высокий, худой Дмитрий. Его звали Дымитрий за то, что все время курил самокрутки, заходясь долгим кашлем… Узнав, что ребятам снова надо на колокольню, Слава спросил понимающе:
— Что, запороли пленочку, эйзенштейны?
— Опять это чудо египетское, — в сердцах сказал Борис. Но не выдержал, захихикал, глянув на Олю.
Она объяснила:
— При обработке есть такой процесс, засветка называется. Перед вторым проявлением, когда пленка еще желтая, надо ее на ярком свету подержать. Ну, мы включили рефлектор с пятисоткой, чтобы скорее, за несколько секунд. Я катушку взяла, Нилке говорю: "Держи лампу". Он говорит: "Ага…"
— И "а-апчхи!" на нее, на раскаленную, — вставил Борис.
Федя с мрачным удовольствием сообщил:
— Ее даже не на осколки, а в пыль разнесло. А нас — по углам… Когда очухались, Ольга в рев: "Нилка, ты живой?"
— Не ври, я не ревела!.. Я уж потом чуть слезу не пустила, когда катушку с пленкой нашли. Она в ванночку с фиксажем улетела. А гипосульфит — он же все изображение напрочь за полминуты слизывает, если до второй проявки…
— Достали пленочку, а она прозрачненькая, — вздохнул Борис.
— Как Ольгины слезы, — ввернул Федя.
— А Нил-то ваш как? Ничего с ним не случилось?
— Кабы с этим сокровищем что случилось, разве бы мы сейчас веселились? — задумчиво сказала Оля.
Борис опять усмехнулся:
— Сидит на полу и сокрушенно так спрашивает: "Ну, с'скажите, почему я никогда не вписываюсь в с'ситуацию?"
— Погоревали мы над пленкой, — объяснил Славе Федя, — а что делать-то? Пошли снова "вписывать его в ситуацию". Снимать заново, как летает.
"Летал" Нилка умело. На фоне темного бархата.
Этот бархатный задник оказался на студии "Табурет", можно сказать, чудом.
В конце июня Оле среди других творческих мыслей пришла в голову идея снять Анну Ивановну.
— Должны же быть в нашем фильме хорошие люди!
Никто не спорил. Анну Ивановну все уже знали, часто забегали к ней, чтобы помочь по дому. И вот принесли два фоторефлектора, Оля усадила Анну Ивановну на диван и начала снимать, как старая учительница разглядывает большие снимки — на них выпускные классы разных лет.
Чтобы Анна Ивановна не стеснялась камеры и вела себя естественно, по-домашнему, ее развлекали разговорами. Пожаловались и на трудности с комбинированными съемками. Нужен, мол, темный фон, чтобы отправить Нилку в полет над городом. Вот тут вдруг Анна Ивановна отложила фотографии, поднялась и достала из комода большущий квадрат гладкого бархата.
— Такой годится?
— О-о-о… — дружно выдохнула студия "Табурет".
Правда, бархат был не черный, а темно-лиловый, но это не важно. Все равно он отлично поглощал свет, не бликовал.
Анна Ивановна рассказала, что материя эта очень старинная. Еще от ее, Анны Ивановны, бабушки осталась.
— Когда в бабушкином доме справляли Рождество и ставили елку, этим бархатом затягивали стену, вешали на него серебряные звезды и золоченый месяц. Получалось просто чудесно! До сих пор помню запах елки и эту сказку со звездами…
— Анна Ивановна, тогда не надо, наверно, — смущенно сказала Оля. — Дорогая ведь вещь…
— Голубчики вы мои, что же с того, что дорогая! Вещи должны пользу приносить, а не в ящиках пылиться… Берите, не бойтесь. Если помнете да потреплете немножко, не беда…
Бархат натянули на воротах гаража. Над ними торчала крепкая балка: Олин дед когда-то подтягивал к ней на блоках мотоцикл — для ремонта. Теперь на балке подвешивали Нилку. Олина мама соорудила из брезента широкий пояс и пришила к нему крепчайшую петлю. Пояс Нилка надевал под рубашку. В ней пришлось сделать на спине прореху для петли. Обычная веревка, чтобы подвешивать Нилку, конечно, не годилась. Олина мама в своем театральном хозяйстве раздобыла прочную черную тесьму. Но и с тесьмой пришлось повозиться, чтобы она не была заметна в "бархатной темноте". Замучились, пока нашли нужный угол освещения рефлекторами (солнце тут совсем не годилось, слишком высвечивало задник, поэтому снимали вечером).